Рене Генон. ПАЛОМНИЧЕСТВА
Прежде всего, позволим себе отметить, что латинское слово peregrinus, от коего происходит «пилигрим», означает как «путешественник», так и «странник», и это простое наблюдение уже указывает на некоторые довольно любопытные соотнесения. С одной стороны, среди компаньонов мы встречаем тех, кого определяют как «путников» и тех, кого именуют «странниками», что в точности соответствует двум значениям слова peregrinus (каковые также обнаруживаются в еврейском гершон), с другой стороны, даже в современном «спекулятивном» масонстве символические инициатические испытания именуются «странствиями». Во многих традициях различные уровни посвящения описываются как этапы путешествия, иногда обычного, а иногда морского, как мы уже отмечали оное ранее. Этот символизм путешествия, вероятно, более широко распространён, чем символизм войны… Более того, символизм того и другого находится в определённой связи между собой, что порой даже находит своё внешнее выражение в исторических фактах. В особенности мы имеем в виду тесную связь, которая в Средние века существовала между паломничествами в Святую Землю и Крестовыми походами. Позволим себе также добавить, что даже в самом обыкновенном религиозном языке земная жизнь, коя рассматривается как период испытаний, зачастую уподобляется путешествию, а, выражаясь точнее, паломничеству – небесный мир, каковой есть его цель, также символически отождествляется со «Святой Землёй» или «Землёй Живых».[1]
Состояние «скитания», если можно так выразиться, или странствия, есть, следовательно, если говорить в целом, состояние «испытания», и, напомним, именно таким оно является в организациях, наподобие компаньонажа. Кроме того, то, что истинно в этом плане для отдельных людей, может в определённых случаях быть таковым до некоторой степени и для целых народов, очень ярким примером чего являются сорокалетние скитания иудеев по пустыне, прежде чем они достигли земли обетованной. Но тут стоит провести различие, ибо упомянутое состояние, каковое, по сути, является преходящим, не стоит путать с состоянием кочевья, нормальным для некоторых племён: даже после своего прибытия в обетованную землю и вплоть до времён Давида и Соломона иудеи оставались кочевниками, но оное кочевье очевидно не носило того же характера, что и скитания по пустыне.[2] Можно было бы даже обратиться и к третьей разновидности «скитания», каковое стоило бы рассматривать, строго говоря, как «злоключение»: таков случай евреев после рассеяния и, по всей вероятности, цыган; однако это завело бы нас чересчур далеко, поэтому скажем лишь, что подобный пример также в равной степени приложим как к группам людей, так и к отдельным индивидам. Это иллюстрация того, как сложны указанные вещи и что следует отличать от обычных пилигримов тех, кто растворён среди них и внешне являет совершенное с ними сходство; сверх того, иногда случается так, что посвящённые, кои достигли цели, или даже «адепты», могут, руководствуясь особыми причинами, принимать облик этих самых «путешественников».
Вернёмся, однако, к пилигримам. Нам известно, что их отличительными знаками были раковина-гребешок (раковина святого Иакова) и посох. Последний, каковой был также тесно связан с походной тростью компаньонажа, естественно, является атрибутом путешественника, но имеет при этом и множество иных значений и, вероятно, когда-нибудь мы посвятим отдельное исследование этому вопросу. Касательно же раковины-гребешка, то в некоторых областях его именуют creusille, слово, которое следует соотнести с creuset («тигель»),[3] это возвращает нас к идее испытания, в особенности рассмотренного в контексте алхимической символики и понятого в смысле «очищения», пифагорейского катарсиса, что точно соответствует приуготовительной фазе инициации.[4]
Поскольку раковина-гребешок рассматривалась как особый атрибут святого Иакова, то обратимся к теме паломничества в Сантьяго де Компостела. Пути, которыми ранее следовали пилигримы, даже сегодня зачастую зовутся «дорогами святого Иакова», но это выражение имеет в то же время совсем иное приложение: на языке крестьян «путь святого Иакова» фактически означает также «Млечный Путь», и это, вероятно, покажется менее неожиданным, если мы учтём, что Компостела означает «звёздное поле». Здесь мы сталкиваемся с другой идеей – идеей «небесных путешествий», к тому же в соотнесении с путешествием земным. Сейчас мы не можем более на этом останавливаться, но позволим себе напоследок отметить, что это позволяет почувствовать определённое соответствие между географическим положением мест паломничества и порядком самой небесной сферы, и, таким образом, упоминавшаяся нами «сакральная география» здесь превращается в подлинную «сакральную космографию».
Обсуждая пути паломничеств, стоит припомнить, что Жозефу Бедье принадлежит заслуга установления связи между святилищами, знаменующими этапы пилигримажа, и развитием chanson de gestes.[5] Этот факт можно использовать повсеместно, поэтому то же самое уместно сказать и касательно большого числа легенд, чьё подлинное инциатическое значение, к сожалению, почти всегда ускользает от наших современников. Благодаря множественности смыслов, писания подобного рода могли адресоваться в равной степени и массе обычных паломников и… иным; каждый понимал их в меру собственных интеллектуальных способностей, и лишь немногим открывалось глубинное значение, как и в случае любого инициатического учения. Нам стоит также отметить, что из-за такого разнообразия людей, включающего коробейников и даже нищих, встречавшихся на этих путях, между ними, по причинам, кои, безусловно, трудно определить, возникла определённая солидарность, каковая выражалась в общем принятии особого условного языка, «арго Гребешка» или «наречия пилигримов». В одной из своих последних книг Леон Доде делает интересное замечание – многие из тех слов и выражений, что принадлежат этому языку, можно найти у Вийона и Рабле.[6] Что касается последнего, то Доде также отмечает, что в продолжение нескольких лет «тот скитался по Пуату, провинции, прославившейся в те времена разыгрываемыми там мистическими пьесами и фарсами, а также циклом своих легенд; в Пантагрюэле мы вновь открываем следы сих легенд и фарсов, а равно и некоторое число характерных для обитателей Пуату выражений».[7]
Мы привели этот отрывок, поскольку, помимо упоминания легенд, о которых мы только что говорили, он ставит ещё один, существенный для нашего разговора вопрос – об истоках театра.[8] Поначалу театр был с одной стороны странствующим, с другой – имел религиозный характер, по крайней мере, в своей внешней форме, каковой связывает его с теми, паломниками и прочими, кто был причиной его появления. Ещё большее значение этому факту придаёт то, что он не уникален для средневековой Европы; в Древней Греции театр имел вполне похожую историю, и сходные примеры можно обнаружить в большинстве стран Востока.
Но нам стоит ограничиться уже сказанным, а посему обратимся к последнему вопросу, касающемуся выражения «благородные скитальцы», кое применялось к посвящённым или, по крайней мере, к некоторым из них, именно по причине их странствий. О.В. де Любич Милош писал:
«Выражение «благородный скиталец», переданное устной традицией посвящённым Средних Веков и нашего времени, есть тайное имя инициатов древности. Последний раз его произнесли публично 30 мая 1786 года на заседании парламента при перекрёстном допросе фигуранта знаменитого дела [Калиостро], жертвы памфлетиста Тевено де Моранде. Странствия посвящённых не отличались от обычных путешествий в поисках знания за исключением того, что их маршрут, хотя и выглядит случайным, строго соответствует наиболее сокровенным устремлениям адепта и его способностям. Самые яркие примеры подобных паломничеств явили нам Демокрит, коий был посвящён в тайны алхимии египетскими жрецами и магом Останесом, а также в азиатские учения в период своего пребывания не только в Персии, но и, как утверждают некоторые историки, в Индии; Фалес, обучавшийся в храмах Египта и Халдеи, и Пифагор, побывавший во всех странах, известных древним (и, вероятно, в Индии и Китае), чьё пребывание в Персии было ознаменовано беседами с магом Заратасом, в Галлии – совместными трудами с друидами, а в Италии – выступлениями в собрании мудрецов Кротоны. К этим примерам надлежит добавить странствия Парацельса по Франции, Австрии, Германии, Испании и Португалии, Англии, Голландии, Дании, Швеции, Венгрии, Польше, Литве, Валахии, Карниоле, Далмации, России и Турции, а равно и путешествие Николя Фламеля в Испанию, где Мэтр Канчес научил его расшифровке знаменитых иероглифических фигур из книги Авраама Еврея. Поэт Роберт Браунинг определил тайный характер этих учёных паломничеств в строках, в коих интуиция особенно чувствуется: «Я зрю свою стезю, подобно птице, чей путь ничем не отмечен… Однажды, в благословленный Им час, я прибуду: Он ведёт меня и птицу». Годы странствий Вильгельма Майстера несут то же инициатическое значение».
Мы пожелали привести эту цитату во всей её полноте, не обращая внимания на размер, из-за содержащихся в ней любопытных примеров. Несомненно, можно было бы привести и множество прочих, более или менее известных, но эти особенно показательны, даже если они и не принадлежат, возможно, к той самой категории, что мы рассмотрели выше, и каковые не должно путать со «странствиями в поисках знания», даже если эти последние и в самом деле носят инициатический характер и связаны с особыми миссиями адептов или даже посвящённых меньшего уровня.
Возвращаясь к выражению «благородные скитальцы», мы бы хотели подчеркнуть, что эпитет «благородные», очевидно, свидетельствует не просто об инициации, но скорее именно об инициации кшатрийской , о том, что можно было бы именовать «королевским искусством», согласно терминологии, всё еще бытующей в масонстве. Иными словами, упомянутое посвящение относится не к сфере чистой метафизики, но к сфере космологии и приложений, с ней связанных, то есть ко всему тому, что на Западе носит общее именование «герметизма».[9] В подобном случае, Клавелль совершенно прав, утверждая, что если святой Иоанн соответствует чисто метафизическому мировоззрению Традиции, то святой Иаков соотносится с точкой зрения «традиционных наук», и, даже не настаивая на связи, кстати, вполне вероятной, с «мэтром Иаковом» компаньонажа, можно привести множество единодушных доказательств, в пользу того, что подобное сравнение оправдано. В самом деле, именно к сфере, каковую можно было бы назвать «посреднической», относится всё то, что связанно с паломничествами, а равно и с традициями компаньонажа, или цыганами. Знание «малых мистерий», или законов «становления», обретается в прохождении через «колесо вещей», однако, овладение «великими мистериями», кои являются знанием неизменных принципов, требует неподвижного созерцания в «великом уединении» в недвижимой точке, каковая есть центр колеса, точке, вокруг которой вращается проявленная вселенная.
Глава из книги «Масонство и компаньонаж»
Перевод Дмитрия Зеленцова
[1]. Касательно символизма «Святой Земли», отсылаем к нашей работе Царь Мира, а также к статье, опубликованной в специальном выпуске Le Voile d`Isis.
[2]. Различение кочевых (пастухи) и осёдлых (земледельцы) народов, каковое своими корнями уходит к самим истокам земного человечества, имеет огромное значение для понимания особых характеристик различных традиционных форм.
[3]. В английском языке слово crucible («тигель») имеет и другое значение – «суровое испытание». Сама же крестообразная форма тигля не может не привести к мысли о символизме Распятия, чье значение в алхимико-герметическом и, шире, инициатическом контексте сложно переоценить – Прим.пер.
[4]. Отошлём здесь к тому, что уже сказали в Царе Мира о том, что в различных традициях для обозначения посвященных применяются термины, связанные с идеей «чистоты».
[5]. Chanson de gestes – эпические, героические поэмы. – Прим.пер.
[6]. Les Horreurs de la Guerre.
[7]. Ibid .
[8]. См. Очерки об инициации , гл. 28 «Символизм театра» – Прим.пер.
[9]. О различии двух посвящений, жреческого и царского, см. Духовное владычество и мирская власть .
