Граф Гастоне Вентура. Тайный дух рыцарства

Много, очень много написано и пишут о Рыцарстве, о его благородных истоках, о высокой чести стать Рыцарем, влекшей за собой возможность на законном основании получить тот же титул, что носили дворяне по крови, традиционная аристократия, принадлежность к каковой не являлась достаточным условием того, чтобы быть истинным Рыцарем. 

Напротив, довольно мало останавливаются на рассмотрении подлинных мотивов, точнее, импульсах, если позволено будет использовать такой термин, которые определяют, в мире наподобие средневекового, структуру той аристократии, аристократии рыцарской, коя довольно часто находилась в противоречии с господствовавшей в то время феодальной аристократией и коей удалось поставить в зависимость землевладельцев и распределителей титулов и должностей, вплоть до обязанности с их стороны признать в Рыцарстве моральную силу, каковая была необходима, чтобы обуздать и укротить феодальную власть. Ту, что была сопричастна созданию рыцарских Орденов и чьи титулы не были следствием заслуг, непосредственно проистекающих из деяний, фундаментальными установками коих были честь, искренность и верность идеалу, но получены благодаря услугам, оказанным некоему властителю, его династии, а значит, временной власти. Это не мешало душе Рыцарства, несмотря на уловки, направленные на то, чтобы поработить её некоторыми силами, в которых легко угадываются три измерения пространства, время и место, оставаться везде и всегда связанной с древней клятвой первых Рыцарей: «Во имя Бога, каковой не лжёт», то есть с культом истины, посредством коего мистическая слава сакрального деяния, основание рыцарского обычая, оставалась чиста от лжи.

«Тот, кто способен солгать, не является Рыцарем», и тот, кто лгал, автоматически исключался из рядов Рыцарства.

Чтобы понять эту идею, необходимо вернуться к героическому духу, каковой повлиял на возникновение рыцарской аристократии, героическому в традиционном смысле слова, то есть сакральному, связанному с доктриной «священной войны», в рамках которой величайшее устремление воина – в данном случае Рыцаря – есть mors triumphalis [Триумфальная смерть (лат.). – Прим. пер.], ведущая к бессмертию.

На этом основании Рыцарство предстаёт, в противовес феодальной аристократии, связанной с землёй, имеющей собственного хозяина, и с «fides» [Верностью (лат.). – Прим. пер.], коей она следует, как совокупность Людей, по желанию объединённых в идеальную сверхнацию, если вообще не универсальную, чья верность была направлена не к государю, народу или стране, но к желанию достичь той духовной мужественности, каковая сущностно характеризует того, кто, в традиционном понимании, «обладает могуществом» и кто, следовательно, способен противостоять любому препятствию, поскольку не подвержен смерти.

Только в подобной манере станет понятен тот пыл, с которым странствующий Рыцарь, от которых впоследствии произошли Рыцарские Ордена, поднимались на защиту слабых и угнетённых, где бы они ни находились, часто сражаясь с представителями официальной власти, противостоя неслыханным опасностям, ни на миг не усомнившись в конечном результате. Их деяние, основанное на уверенности в триумфе истины (Во имя Бога, каковой не лжёт), не могло завершиться даже в случае смерти, коя представляла собой жертвоприношение, каковым обреталось – как и было сказано – бессмертие. С другой стороны, Рыцарь в каждом необычайном состязании видел промысел Господа, орудием которого он в известной степени, благодаря своему призванию, в них оказывался.

Вот почему Рыцарство представляет собой в определённое время форму священства традиционного типа, наделённого солнечным правом, а значит в равной мере «стабильным», «неизменным», «незыблемым», кое устремляло свою силу к идее царского достоинства, передаваемого Рыцарю в момент посвящения, силу, исходившую не только из представления о прямой связи божественного с упомянутым достоинство, но также из функции «моста» между божественным и профанным, доверенной священству.

Отсюда необходимость со стороны официально власти, как духовной, так и мирской, обуздать силу, коя могла стать как никогда опасной ввиду того, что правила рыцарского посвящения не предусматривали вмешательства ни официальных представителей власти, ни священников: Рыцарь мог посвятить другого Рыцаря и установить своего рода инициатическую цепь, тем более, что при всей гордости за благородную кровь и наследственность, подобные признаки не являлись обязательными. В этом рыцарская традиция с самого начала следовала обычаю, сходному с древнейшей воинской (кшатрийской) традицией, наделявшей воина сакральностью.

Качествами, позволявшими надеяться на посвящение, были: наличие свершений, позволяющих доказать героическое презрение к жизни, а также культ истины, верности и чести. «Кто боится смерти больше, чем позора, не может рассчитывать на Могущество» и «лучше с честью умереть, чем жить с позором»: вот две максимы, каковые Рыцарство положило в основание своих идеалов и деяний.

Естественно, что в небольшой статье невозможно достичь большей точности и богатства деталей в подобной аргументации; остаётся, впрочем, возможность указать на точные факты, чтобы уяснить, если уж не основательно исследовать, тайный дух Рыцарства и причины его медленного заката, от организаций, не зависимых от духовных и светских властей, упорядоченных в рамках религии и государства, как воинско-жреческие, до суверенных организаций, нуждавшихся однако в признании со стороны Империи и Папства (как, к примеру, военные Ордена), чтобы превратиться впоследствии в Ордена всадников, зависимых от того самого суверена, каковой сохранял за собой наследственное право на Верховный Магистрат и посвящал в Рыцари не на основании рыцарских идеалов, но на основе отдельных услуг, оказанных своей династии, вере, народу и «обществу».

Необходимость воспрепятствовать всё большему импульсу, который получило Рыцарство, приводит к признанию сакральности посвящения со стороны тогдашней духовной власти, связанной однако же с «божественной милостью», признаваемой за царственными особами: в XII веке был кодифицирован ритуал рыцарского посвящения, коему предшествовала необходимость дважды прослужить государю по семь лет, в ходе которой было нужно доказать лояльность, преданность и храбрость. Если подобная служба завершалась, как было оговорено, в период Пасхи или Троицы готовились к посвящению после краткого периода поста и покаяний, за коими следовало символическое очищение посредством омовения. Затем в большинстве случаев следовало «бдение при оружии»: кандидат проводил ночь в храме, на ногах или преклонив колени (но никогда сидя), созерцая белую мантию. На белом же происходило освящение оружия, возложенного на алтарь. Тем самым духовная власть привязывала к себе Рыцаря, который включил в число своих обетов защиту веры, в то время как власть мирская достигла цели приобщения к «fides», свойственной феодальной аристократии через обещание верности государю или Ордену, непосредственно связанному с ним благодаря Великому Магистру или каким-то иным способом. Естественно, эта первая уступка Рыцарства стоила монархам и религиозным властям многочисленных гарантий. Некоторые рыцарские ордена получили абсолютную независимость в земельных вопросах; их укрепления, по сути, пользовались правом экстерриториальности, а Рыцари – неприкосновенностью, их имущество не облагалось налогами, Великий Магистр или Капитул выбирал епископов, которые назначали капелланов, угодных Ордену; мог ставить нотариусов, знать, графов и баронов, а также отправлять правосудие. Все эти льготы оказались понемногу отменены или присвоены обратно официальной властью при медленном, но верном изменении уставов, в особенности после роспуска Ордена Тамплиеров и угасания тевтонцев.

Таким образом, происходила тайная борьба между Рыцарством, которое защищало собственную независимость, которое желало быть «незапятнанным и бесстрашным», которое не хотело отрекаться от собственных идеалов, своей сакральной и воинской сущности, и официальными властями различных государств, кои стремились подчинить его и коим в действительности это удалось, в значительной степени благодаря собственной силе, развитию религиозной ситуации, либо территориальным, политическим и социальным причинам.  

Стоит упомянуть, в контексте этой борьбы, одно из средств, используемых Рыцарством, чтобы поддерживать, хотя бы и абстрактно, свою духовную независимость. Рыцари во время своего посвящения выбирали Даму и ей посвящали свои деяния. Обычай, превратившийся со временем в признак вежливости (это находит своё подтверждение в общем, выродившемся пользовании; слово «рыцарство» использовалось как синоним почтения к женскому полу, пока совсем не выродилось в так называемого «кавалера») и подобный признак сохранился в турнирах XVI-XVII вв. в абсолютно внешней форме. Как миниуму наивной, если не смехотворной представляется мысль о том, что во времена, в которые женщинам надевали пояс верности, когда любовь – как мы сегодня считаем – была единичным случаем, когда обязательствами вступления в брак обменивались родители будущих супругов, когда те ещё были подростками, если не в пелёнках, Рыцарь, рассматривающий своё посвящение как царско-священническое, клялся в вечной верности даме, которой он никогда не смог бы обладать и которая довольно часто была замужем и являлась матерью многочисленного потомства. Таким образом, та «Дама», которую Рыцарь внешним образом воспринимал как награду за свои благородные поступки, кои он ей посвящал, во имя которой он противостоял смерти, была традиционным символом, который представлял собой Священную Науку, Знание, принцип вечной жизни, миф о завоевании предвечного женского начала, многочисленные примеры коего наличествуют во всех традиционных формах.

С учётом этого тайного аспекта Рыцарства, безусловно, к его подлинной сути гораздо ближе представление, которое было у Сервантеса о его чудесном Безумном Рыцаре, чем то, что мы говорим или думаем сегодня, загоняя феномен Рыцарства в те рамки, которые на самом деле проистекают из вырождения всего того, что было свойственно подлинной традиции.

Рыцарь Сервантеса отправляется из ла Манчи, чтобы покорять ветряные мельницы с духом, свободным от любых особенностей личности, не думая о логических последствиях своего поступка, во имя чистого идеала, поскольку видел в совсем не ангельской Дульсинее символическую «Женщину», вожделенную награду за свои свершения. Это был человек, который в своем безумии чувствовал силу и дух рыцарского предприятия, поэтому ветряные мельницы не могли стать препятствием для его идеалов, а уродство и невежество Дульсинеи – помехой его верности принципу вечной жизни.

Сегодня мы обращаемся к Сервантесу, чтобы посмеяться, пропитанные культурой тотального упадка (1), продукта так называемой цивилизации благосостояния и потребления, тогда как в его кажущемся ироничным произведении мы должны найти и понять вневременную ценность духовной организации в традиционном смысле этого слова, которая сохранялась на протяжении столетий, в период политического, религиозного и социального обскурантизма мы должны найти и понять миф о Героях, освещающий целую эпоху примерами верности, чести, любви к истине и и высшему идеалу.

1. Сервантес более сорока лет провёл на военной службе, продемонстрировав за это время высочайшую храбрость. Так, в сражении при Лепанто, в 1571 году, он получил два ранения в грудь и одно в левую руку, в результате чего остался калекой. Несмотря на это, с 1571 по 1575 гг. он провёл на войнах в Италии, продолжая являть большое мужество. Захваченный арабами, он содержался в плену в Алжире, откуда непрерывно стремился бежать. Попытки побега, которые были смелыми и драматичными, прославили его среди врагов и породили уважение к нему. Более того, пленившие его арабы даже отказывались наказывать его, отдавая дать его смелости. Он был воином по собственному выбору, а не по необходимости: воинская служба была для него идеалом, связанным с героизмом, верность и стремлением к чему-то более высокому. И те, кто сегодня толкует “Дона Кихота” в том смысле, о котором мы говорили, должен сначала узнать об этих качествах его автора, тех качествах, из которых проистекает тот дух, коий и побудил его создать сей шедевр.

Перевод с итальянского Дмитрия Зеленцова